Познакомился я с Юрием Павловичем Анненковым очень просто, появившись у него без всякой рекомендации. Вернувшись раньше срока - по причине высылки - из Советского Союза в марте 1969 года, я решил подарить парижскому эмигрантскому художнику поэму Александра Блока "Двенадцать", которую случайно купил в Москве за копейки. Книга была издана на грузинском языке, однако там имелась строка, где по-русски значилось, что иллюстрации принадлежат Юрию Анненкову.
Номер телефона Юрия Павловича я нашел в справочнике и, договорившись о встрече, тотчас же направился к нему на Монпарнас в дом 31-бис. Я очень хорошо запомнил нашу первую встречу в его прекрасной мастерской с антресолями на первом этаже. На этой же улице он жил еще в 1911 году, правда, в более скромной мастерской, где написал маслом портрет своего товарища Ивана Пуни. Этот портрет сейчас украшает мое собрание. Юрий Павлович острил, вспоминая свое старое жилье: "Эта улица моего первого похода - и последнего!".
Мне, конечно, импонировал тот факт, что я запросто мог пожать руку мастера, написавшего портреты стольких замечательных современников: Ахматовой и Ремизова, Сологуба и Шкловского, Чуковского и Пильняка, а еще - Ленина, Луначарского, Троцкого, Сталина (из песни слова не выкинешь...). Но всё же в моем сознании Юрий Анненков был не только гениальным портретистом, но и - прежде всего - иллюстратором, чье имя неразрывно с поэмой "Двенадцать" Блока. Парадокс времени: имя эмигрантского художника Анненкова навсегда связано с Октябрьской революцией.
Потом мы с ним стали встречаться довольно часто. Ему, по-видимому, было приятно, что молодой француз, к тому же говорящий по-русски, интересуется им, его творчеством, его судьбой, расспрашивает о "днях былых" и с жадностью слушает его рассказы. Порой мы встречались у Бориса Константиновича Зайцева или у Анны Кашиной-Евреиновой на улице Буало в 16-м округе, в том же доме, где жил и умер Алексей Ремизов. Виделись мы с ним и на литературных вечерах, которые устраивал время от времени Союз русских эмигрантских писателей и журналистов.
Происходило это на набережной Сены, в особнячке русской консерватории имени СВ. Рахманинова. На этих вечерах неизменно председательствовали Дешевые индивидуалки Москвы с выездом и сам Б.К. Зайцев, у которого я был литературным секретарем. Я появлялся у Бориса Константиновича раза два в неделю и помогал ему, в частности, в организации и устройстве этих литературных вечеров. Естественно, он меня приглашал к себе на дни рождения и на все престольные праздники - Пасху, Рождество. В эти торжественные дни он принимал у себя всю русскую парижскую литературно-художественную элиту. Там я встречал, помимо Ю.П. Анненкова, Г.В. Адамовича, И.В. Одоевцеву, В.В. Вейдле, Л.Ф. Зурова, Д.Д. Бушена, СР. Эрнста и многих других - весь блистательный Санкт-Петербург, весь Серебряный век, догоравший в Париже...
Некоторое время спустя после нашего знакомства Юрий Павлович сделал мне поистине царский подарок: нарисовал мой портрет. Этот портрет и по сей день - моя гордость. Анненков приходил ко мне в общежитие Международного студенческого городка напротив парка Монсури, принося с собой большую папку с листами ватмана. Тщательно, с трогательным старанием, сеанс за сеансом, он трудился над моим портретом. И, как водится в подобных случаях, мы беседовали. Я ему рассказывал о своих приключениях в Советской России, он же - как бы открывая и перелистывая передо мной дневник своих встреч. У меня сохранились фотографии этих сеансов, и они мне очень дороги.
В 1971 году у меня в Медоне появилась квартира, и многие литературно-художественные вечера стали проходить в моем доме под председательством известного критика Юрия Константиновича Терапиано. Анненков неизменно присутствовал на "Медонских вечерах", описанных в мемуарах Ирины Одоевцевой "На берегах Сены".
Когда у меня появилась первая машина, мы нередко вдвоем с Ю. Анненковым совершали прогулки по Парижу и окрестностям. Ему, бывшему автомобилисту, это нравилось - было приятно вырваться из стен мастерской на простор улиц и предместий. Иногда я его привозил к Валентине Ивановне Мотылёвой, бывшей артистке МХАТа, с которой он приехал в Париж. Этих людей связывала самая нежная дружба, хотя расстались они в конце 40-х годов. В моем книжном собрании есть несколько книг, подаренных мне Валентиной Ивановной, с дарственными надписями Анненкова: "Моему нежному Тиночку, самому дорогому, самому любимому на свете. 1919 год, декабрь, Петербург" (на книге Ю. Юркуна "Дурная компания", иллюстрации Ю. Анненкова); или же: "Тине Анненковой, кому посвящены все мои работы. Юра, Париж, 1946 год"; "Тине от навсегда виноватого Юры. Париж, 1948 год".
Валентина Ивановна Мотылёва жила в бывшей квартире Анненкова на бульваре Мюрата вместе с очаровательной, жизнерадостной Марией Самойловной Давыдовой, оперной певицей, о которой писал в своих "Записных книжках" Александр Блок и которая в начале "Русских сезонов" пела в Париже в Театре Елисейских полей с Фёдором Шаляпиным. Сколько раз я бывал у этих "дам былых времен", пил там чай или ужинал. До чего они были обаятельны, любезны, остроумны! И на каком чудесном русском языке говорили!
Хотел бы вспомнить еще о трех встречах в мастерской Анненкова. Одна из них - не совсем приятная: в начале 70-х встретил там реэмигранта Бронислава Брониславовича Сосинского, только что приехавшего из Москвы. Он похвалялся тем, что приехал в Париж к своей родственнице Наталье Резниковой, чтобы забрать архив Ремизова, хранившийся у нее. Услышав об этом, я стал горячо возражать! Эти архивы, настаивал я, должны оставаться во Франции, а не уплывать в Советский Союз, где Ремизова в то время считали изгоем и уж, конечно, не печатали. Хозяин мастерской хранил нейтралитет, однако с интересом прислушивался к нашему спору. Кстати, некоторое время спустя, я получил удивительно доброжелательное письмо от своего оппонента, с которым мы с тех пор регулярно виделись во время его приездов в Париж.
Две другие встречи организовал я сам. Сначала привез к занемогшему Юрию Павловичу Якова Николаевича Горбова, соредактора литературного журнала "Возрождение", автора блистательных статей об Анненкове-мемуаристе. А в другой раз привез к нему Сергея Ивановича Шаршуна, художника совсем иной породы, нежели Анненков... Но их роднило то, что оба эти художника были к тому же и писателями. Во всяком случае, относились они друг к другу с уважением. Мне же, устроителю, было приятно, что эта встреча прошла на высшем уровне.
Были и еще встречи, но о них - в другой раз.

Биографический экскурс

  Юрий Павлович Анненков (1889-1974) - известный русский график, живописец, театральный художник, автор литературных воспоминаний. Родился в Петропавловске-Камчатском, где отбывал ссылку его отец, бывший член "Народной воли". В 1893 году семья вернулась в Петербург и поселилась в Куоккале неподалеку от имения Ильи Ефимовича Репина. Под влиянием семейных народовольческих традиций и воздействием творческой среды Анненков сформировался как художник-карикатурист определенной политической направленности. В 1906 году за "политическую неблагонадежность" он был исключен из казенной гимназии. Но всё же аттестат зрелости был получен, и в 1908 году Юрий Павлович поступил на юридический факультет Петербургского университета.
В гимназические годы он посещал занятия в Центральном училище технического рисования барона Штиглица. В 1908 году занимался в студии С.М. Зейденберга. Не выдержав вступительных экзаменов в Академию художеств, продолжил образование сначала в студии Я.Ф. Ционглинского, а с 1911 года в Париже - у М. Дени и Ф. Валлоттона.
На выставке Салона независимых в 1913-м состоялся его творческий дебют - представил два полотна. Вернувшись в Петербург, Анненков увлекся графикой, и журналы "Аргус", "Лукоморье", "Отечество", "Сатирикон", "Театриискусство" стали публиковать его рисунки. Работая и как театральный художник, он в 20-егоды XXвека выступил с реформаторскими идеями о замене статичных сценических декораций на движущиеся, которые воплотил на сцене Петроградского Большого драматического театра.
Вообще послереволюционная творческая жизнь Анненкова была особенно активной: он принимал участие во всех художественных начинаниях Страны Советов. Вместе с М.В. Добужинским и В.А. Щуко оформлял грандиозные народные зрелища. В 1920-м его избрали профессором Академии художеств