Из воспоминаний редактора журнала "Столица и Усадьба" выдающихся достоинств.

Недавно вышла книга Гарая, американского "короля газетных фотографов", полная всякими курьезами, как ему приходилось изощряться, чтобы добыть ту или иную фотографию.
Стал он газетным фотографом будто бы случайно. В маленьком венгерском ресторане в Нью-Йорке в 1915 году он познакомился с мрачным типом, с козлиной бородкой, в пенсне. С новым знакомым он почти не разговаривал, они только играли в шахматы. У Гарая была маленькая фотографическая студия, но не для газет. Как-то его партнер дал ему замусоленную фотографическую карточку и просил сделать шесть копий для паспорта. Он сделал и одну оставил себе.
Через два года, когда произошел большевистский переворот в России и в центре внимания оказалось имя Троцкого, Гарай узнал в своем партнере именно его. Эту карточку он увеличил и продал сотню экземпляров разным газетам.
"Это был мой первый большой улов", - пишет он. Книга Гарая навела меня на личные воспоминания о фотографиях, сыгравших немалую роль в моей жизни.
В 1913 году я решил издавать в Петербурге великосветский журнал ("Столица и Усадьба"), в котором видное место должны были занять фотографии дам общества. Главной целью было описание старинных усадеб и вообще прошлого богатого и знатного быта, но фотографии великосветских дам необходимы были для тиража. В Англии это давно уже было принято, а в России каждая дама общества в то время сочла бы для себя оскорбительным дать свою фотографию для напечатания в журнале или газете. Надо было пробить брешь.
На первых шагах было очень трудно. Для первого номера я всё-таки достал две интересные фотографии совсем случайно, и тоже совсем случайно они создали сразу успех журнала. Зачем-то я был у В.Н. Охотникова в его доме, вернее, дворце на Английской набережной. Мы сидели в большом роскошном кабинете с верхним светом и большими портретами Винтергальтера в тяжелых золотых рамах. Рядом с моим креслом, на письменном столе, была большая фотография двух красивых барышень. Заметив, что я их рассматриваю, В.Н. сказал:
- Это мои дочери, разве вы не знаете?
Я рассказал ему, что как раз начинаю издание великосветского журнала, по образцу английских, и В.Н. охотно согласился дать мне эту фотографию для первого номера, он еще прибавил:
- Моя старшая дочь замечательно танцует, недавно получила в Париже приз за танго…
Через несколько дней вышел первый номер "Столицы и Усадьбы". Там был портрет дочерей Охотникова, и в подписи было указано, что одна из дочерей, получившая недавно приз за танго, вообще превосходно танцует.
Я начинал издание журнала очень скромно, было напечатано всего полторы тысячи экземпляров, а подписчиков для начала оказалось всего 72! Номер вышел, был разослан подписчикам, и так как 72-м был Охотников, то и он его получил.
На следующий день звонок по телефону и встревоженный голос:
- Что вы со мной сделали?.. Что вы сделали?..

Я сразу не понял даже кто говорит, но постепенно выяснилось, что это Охотников и просит меня приехать немедленно к нему по крайне срочному делу.
Через час я был у него. Оказалось, что его супруга в истерике от моего первого номера. Дело в том, что Императрица Александра Фёдоровна ненавидела новые танцы и как-то сказала, что если ее фрейлина вздумает танцевать "какой-то танго", то будет немедленно лишена придворного звания. А дочь О. как раз была представлена во фрейлины… И я всё испортил, Императрица могла узнать о ее призе, среди моих 72 подписчиков были и придворные…
- Что же делать? Что делать? - восклицал терроризованный супруг и отец. - Остановите печатание номера.
- При всём желании, В.Н., не могу, номер уже отпечатан и разослан.
- Что же делать?.. Вы меня погубили.
Кончилось тем, что О. послал трех человек - лакея, метрдотеля и швейцара - скупать мой злополучный номер всюду, где возможно. Все номера в Петербурге были скуплены, в Москве - тоже. Мы вместе с О. укладывали пачки под бильярд, и затем он замкнул бильярдную и запечатал ее. Нам осталось одно: sexkzn- путаны Казани.
Я выпустил второе издание, уже три тысячи, но без фотографии дочерей Охотникова.
В течение ближайших дней в Петербурге предлагали по 10 рублей за первое издание номера; думали, что в нем было что-то невероятное, об этом говорили уже в аристократических клубах и в обществе. Первый успех журнала был создан. Второе издание быстро разошлось, и пришлось выпустить третье.
Дальнейшему успеху журнала тоже содействовали фотографии. Постепенно русские великосветские дамы стали давать для журнала свои портреты, стали присылать одну фотографию за другой. Я как-то напечатал фотографию жены графа Нострица, военного агента в Берлине, но на меня посыпались протесты и обвинения.
- Как же вы не знаете, что это женщина-рыба? Она плавала в "Аквариуме" на сцене, а вы печатаете ее рядом с дамами общества.
Кстати сказать, недавно эта самая графиня Ностриц написала книгу своих воспоминаний, изданную в Америке. В ней она вспоминает, как ее презирали некоторые дамы петербургского общества за то, что она действительно когда-то плавала в "Аквариуме" на сцене.
"И вот недавно, - пишет она, - в одном ресторанчике мне подавала та самая титулованная дама, которая тогда меня не признавала".
Был еще случай, когда я напечатал рядом двух дам, жен гвардейских офицеров одного из самых шикарных полков. После выхода номера ко мне приехали два гвардейца в качестве секундантов с вызовом меня на дуэль! Я рассмеялся, сказав, что я готов на всякие извинения, на какие угодно, но стрелять не умею, очень близорук, ни разу в жизни не стрелял - и на рапирах тоже драться не умею.
Оказалось, что одна из этих дам несколько месяцев тому назад влюбилась в своего кучера или шофера и сбежала с ним от мужа. Мужу пришлось уйти из полка, а я, по неведению, вдруг напечатал фотографию этой дамы рядом с другой, не сбежавшей и вообще великосветской…
Дело уладилось завтраком у Кюба, и мы расстались друзьями, после того как я искренне раскаялся в своем поступке.
У меня был старый приятель Асинкрит Асинкритович Ломачевский, генерал от инфантерии. Он был Тургайским губернатором, когда я жил в Оренбурге, и там мы познакомились. А.А. был когда-то адъютантом и личным другом Великого князя Николая Николаевича-старшего. Н.Н. жил с балериной Числовой. У них было несколько детей, которым, по Высочайшему повелению, была дана фамилия Николаевы.

А.А. Ломачевский, выйдя в отставку, жил в Петербурге, и как-то мы решили, что А.А. напишет о Великом князе воспоминания для моего журнала и даст фотографии, каких у него сохранилось много. Он написал большую статью о нежной любви и счастливой жизни, какая была у Великого князя с Числовой, а я напечатал - и меня оштрафовали на три тысячи рублей!
Сейчас же я обратился к Великому князю Николаю Николаевичу-младшему, объяснил ему, что тут не было никакого желания опорочить память его отца, в статье нет ничего неприятного, - и штраф сложили.
Принц Ольденбургский, известный по борьбе с эпидемиями и по крутости характера, был внуком Марии Николаевны, дочери Императора Николая I. М.Н. была исключительно красивая женщина, превосходно сложенная и любила позировать перед художниками и скульпторами и в одежде, и без одежды. Во дворце принца на Мойке, среди других произведений искусства, стояла большая мраморная статуя работы скульптора Рауха, изображавшая М.Н. в виде Венеры. Я пробовал послать во дворец фотографа, но тот не получил разрешения. Тогда вызвался полковник Далматов, кавалерийский офицер, журналист и фотограф, и он сделал во дворце принца ряд снимков для моего журнала. Снял он и статую Великой княгини М.Н.
Всё касающееся Высочайших особ нужно было посылать в придворную цензуру - я и послал. Но фотографии были в одном пакете, а набор в другом: на всё посланное поставили штемпеля придворной цензуры, всё было разрешено, но когда номер вышел, меня немедленно оштрафовали на три тысячи рублей, и было постановлено номер конфисковать.
И фотография статуи, и подпись отдельно не представляли ничего предосудительного с точки зрения придворного этикета; но когда подпись оказалась под фотографией, получилась неловкость.
У меня был друг егермейстер барон Кноринг, ближайший друг Императрицы Марии Фёдоровны. Он уже не раз помогал мне своими советами и указаниями; понятно, я немедленно обратился к нему, рассказал, как всё было. Поехал он завтракать в Елагин дворец ко вдовствующей Императрице, после завтрака заехал ко мне - моя вилла была напротив, через Малую Невку на Каменном Острове. Он привез записку, собственноручно написанную Императрицей М.Ф. Она уже видела этот номер и была очень взволнована, но он убедил ее, что если оштрафовать и конфисковать, то этим только придадут огласку, раздуют скандал, - лучше это дело замять, счесть простым недоразумением. Она согласилась.
Записка гласила: "В номере таком-то журнала "Столица и Усадьба" вкралась досадная опечатка. Подпись под иллюстрацией на странице такой-то должна значить, что статуя изображает не Великую княгиню Марию Николаевну, а изображает Венеру, и только принадлежала Великой княгине".
Так было в следующем номере и напечатано, штраф был сложен, и номер не был конфискован - но без остатка распродан…
Чтобы закончить эти фотографические воспоминания, приведу последний трагикомический курьез. Уже совсем накануне революции, в январе 1917 года, ко мне приехал очень представительный военный, кажется полковник, и, рекомендовавшись адъютантом министра внутренних дел Протопопова, передал мне несколько больших фотографий министра. Я несколько недоумевал, так как в журнале печатались обычно только фотографии великосветских дам.
- У вас в журнале печатаются только дамские портреты, - заявил полковник, - но Его Высокопревосходительство полагает, что в данном случае может быть сделано исключение. Министру было бы очень приятно видеть свой портрет в вашем уважаемом журнале… И, вероятно, и для вас это не было бы неприятно.
Я что-то пробурчал, просил благодарить Его Высокопревосходительство и увез эти фотографии как курьез к себе домой, не намереваясь их печатать.
Скоро не было уже и министра Протопопова, а еще через несколько месяцев не стало и моего любимого детища - "Столицы и Усадьбы".

Новое русское слово. № 10026. 21 июля 1934