Недавно, когда я путешествовала по Аквитании, мне попал в руки текст нового социологического опроса. Французов спрашивали, чью жизнь они считают наиболее удавшейся. Результаты такие: первое место, с большим отрывом от остальных, заняла мать Тереза - 56 %, на втором месте Мари Кюри (38 %), на третьем - генерал де Голль (29 %), на четвертом - Зиннедин Зидан (23 %), Пикассо получил 14 %, Билл Гейтс и Папа Иоанн Павел II по 13 %, Миттеран и Ширак по 11 %, Катрин Денёв и Наполеон по 10 %, а Артюр Рембо всего 3 %.
При этом про самих себя 90 % французов ответили, что их жизнь удалась, и лишь 9 % сказали, что нет.
Эти цифры, возникшие на фоне необозримых бордоских виноградников, общения с темпераментными, но сдержанными аквитанцами (сказывается местоположение - между Испанией и Великобританией, Бордо - столица Аквитании), вызвали у меня "половодье чувств", как сказал поэт. Если б это был бордоский поэт, он бы сказал "прилив", поскольку расписание приливов и отливов известно здесь каждому, они многое определяют. И для ловцов устриц на Атлантическом побережье, в бассейне Аркашона - это главный поставщик изысканного лакомства на свете. И для тех, кто пользуется водным путем по реке Дордонь, и даже в самом Бордо, где течет Жиронда, это почему-то имеет значение, наверное, потому, что ведет себя не как река: течение ее всё время меняется, в связи с чем вода неизменно коричневого, илистого цвета, полусоленая, и как море, она подвержена приливам и отливам.
Знаменитые вина Entre deux mers - "Между двух морей", это между Жирондой и Дордонью. Не менее знаменитые вина "Медок" значат примерно то же: Medium acquae - "Посередине вод". Здесь и туманы в некоторых местах, не как в Лондоне, а настоящие, видимость растворяется в белом молоке, и происходит это каждую ночь и длится до полудня. В этих самых местах и делаются дорогие и уникальные вина Sauternes, природно сладкие, из винограда с благородной плесенью, которой его покрывает туман: Chateau d'Ykem, Chateau Margaux. Сотерн со знаменитыми шато - деревня, а соседняя, в которой я жила, Ландирас, делает такие же вина, но на саму марку претендовать не может. Так же как коньяк - это только продукция области Коньяк, остальные аналогичные напитки - бренди. Арманьяк, Шампань - только эти провинции могут дать имя своим произведениям. Во Франции место - уже автор, со своим авторским правом. К месту и отношение, как к гению, - почтительное и обязывающее. Проститутки Рыбацкое
На фоне такой жизни в Гасконии, как называлась раньше эта сердцевина Аквитании, родина трех мушкетеров (но не они - три М), и располагались мои эмоции. Располагались удобно, в имении Франсуа Мориака, лауреата Нобелевской премии, которую грех было не получить, имея такое большое и уютное фамильное поместье. Здесь руки тянутся к перу, перо - к бумаге, особенно после того, как проверишь свои виноградники, соберешь урожай, проследишь за операцией, проводящейся не менее тщательно, чем хирургическая, превращения ягод в вино, а уж дописав последнюю строчку, можно с чувством глубокого удовлетворения собственноручно наклеить этикетки на бутылки. Вино Малагара, мориаковского поместья, производится по сей день, правда, знаменитым оно никогда не было. "On ne peux pas tout avoir", - как часто говорят французы: "Невозможно иметь всё". Вино требует полной отдачи, виноделие - искусство столь же смутное, субъективное, не имеющее критериев величия, как литература, однако же одно признается великим, как grands crus bourgeois, grands vins de Bordeaux, а другие - не grands (не великие), а просто, и любой просто Saint-Emilion всё равно дороже, потому что будто бы априори драгоценнее, чем просто Graves.

Сент-Эмильон - это средневековый городок, находящийся в том идеальном, начищенном до блеска антикварном состоянии, которое так любят туристы. И они не переводятся там ни в какое время года. Graves - область, где находится и прославленная деревня Сотерн, но и непрославленные виноградники тоже. Они здесь есть у всех, со времен Римской империи растут, только одни хозяева занимаются виноделием, а другие сдают свои виноградные гектары, получая в качестве платы бутылки готового вина. Этикетки, конечно, клеют сами - это удовольствие не уступают никому другому. Виноградник стоит миллиарды; продав его, можно купить десять вилл и никогда ни в чем себе не отказывать. Но никто не продает, даже те, кто равнодушен к виноделию.
Я познакомилась с одной владелицей виноградников и марки вина, которая работает в своей профессиональной сфере, а сокровище сдает в аренду, но не продает, хотя у нее нет детей, нет никого, кроме старенькой мамы, и сама она в возрасте. Это ее трагедия: некому передать. Но продать - нет речи. Это же фамильное, из поколения в поколение, принадлежащая векам, но личная реликвия! Единственное, чего боится эта очень самостоятельная женщина - смерти матери, которой под девяносто. Этого боятся все, но здесь - особый случай, на нее одну будет возложен тогда груз ответственности за судьбу лозы, которую нельзя просто так взять и бросить: необходимо ею достойно распорядиться. Она не жалеет, что у нее нет детей: нынешняя молодежь ничего не хочет делать, плюет на все ценности и знает только два слова - дай и купи. Это не только в России, это же и во Франции. Так что с детьми или без, но судьбу национального наследия, partimoine (по-русски и слова-то такого, краткого и ясного, нет), надо решать взрослым, и если русских это не беспокоит вовсе, то французов - весьма.
Франсуа Мориак жил в те благословенные времена, когда вопрос о сохранении цивилизации или конце света даже не возникал. Мориак был из поколения, ставившего эксперименты над жизнью: происходя из правоверной католической семьи, пережив две мировые войны, он сближался с политически левыми, чтившими Жореса, с кругом Жана Кокто, где анархизм и гомосексуализм были доблестью; на втором этаже его имения Малагар фашисты стучали сапогами, и Мориак, сочувствуя Сопротивлению, сошелся с коммунистами; он держался семьи и светского образа жизни, периодически хватался за католицизм, как за соломинку, но яростно защищал алжирцев и всех униженных и оскорбленных арабов, как настоящий левый. Он сдружился с президентом де Голлем и почитал его, разрывался между провинциальным Бордо (хотя к этому городу подходит другое слово - особенный) и столицей. Особенный Бордо потому, что то же, что можно сказать про Мориака, верно и для двух первых М: Монтеня и Монтескьё, с поправкой на время.
МММ - гордость бордоского региона. Мишель де Монтень был не только великим писателем-философом, но и сеньором, владевшим замком и виноградниками, мэром Бордо, на него возложили миссию примирителя в шедших в те времена религиозных войнах; он дружил с тогдашним и самым великим королем Франции - Генрихом IV, у него была супруга, но страсть всей его жизни - друг Ля Боэси (La Boetie). Некоторые исследователи считают даже, что "Опыты" Монтень принялся писать только оттого, что не мог перенести утраты, и всё произведение - монолог, обращенный к умершему в раннем возрасте любовнику, с которым он привык вести бесконечные беседы и которого даже, несмотря на то что сам был старше, считал учителем. Как Мориак фашистов, поселившихся в его Малагаре, Монтень пережил Варфоломеевскую ночь и, будучи католиком, защищал протестантов. Как Мориак алжирцев, Монтень защищал индийцев, много путешествовал и был открыт чужому, чуждому, другому. Единственное - Монтень не был усердным виноделом; однажды отец даже лишил его наследства, но с появлением жены, принявшей хозяйство, обстановка в семье разрядилась. Монтень простил отца только потому, что тот дал ему образование вольнодумца, иначе Мишель так и не заговорил бы по-французски, а продолжал бы, как водилось в тех местах, разговаривать на местном диалекте, а о высоких материях изъясняться на латыни.

Монтескьё, Шарль Луи, в своем роскошном замке Бреда (Breda, по-французски это к бреду не имеет отношения) и еще нескольких принадлежавших ему замках, занимался виноделием усерднее, чем два других М. В остальном его жизнь, как у обоих М, тоже была связана с участием в политике - в ее переломные моменты. Бордо был английским, Франции перешел как раз при Монтескьё. И он, как джентльмен в душе, всю жизнь писал карикатуры на Францию, что не помешало Франции признать его своим великим писателем. Монтескьё был президентом парламента Гиенни (Guyenne), части Аквитании, как она тогда называлась, принадлежавшей британской короне. Время Монтескьё - это время знаменитой Фронды, масштабного диссидентского движения, подавленного французской абсолютной монархией. В советской России употребляли слово "фрондер" в пренебрежительном смысле (КГБэшный пиар): мол, только бы фронде советскую родину чернить на кухне, нет, чтоб с оружием в руках выйти. Бордоская Фронда была кровавой, а Монтескьё на кухне своего замка чернил на бумаге родину в "Персидских письмах". После их публикации перед автором открылись двери всех парижских салонов.
Все три М были отмечены бордоским мятежным духом и особым положением французов английской закваски. Джентльменом может быть только тот, кто имеет ренту, то есть не зависит от работы. МММ имели ее в виде виноградников и потому писали то, что хотели и считали нужным, не думая о литературной конъюнктуре. Мориак, например, уже будучи автором двух знаменитых романов, писал огромное количество статей в "Фигаро", не для заработка - это был крик души.
Бордо всегда слыл Анти-Парижем: если Сена делила город на берег правый - богатый, буржуазный, и левый - рабочий, студенческий, артистический, то Жиронда делила Бордо наоборот: правый берег - рабочий, левый - зажиточный. Впрочем, до того как построили мост Святого Петра через Жиронду, французы считали ее оконечностью мира: через реку эту не переплыть из-за странного ее течения в разные стороны. Дважды, в критические для Франции моменты, правительство переезжало из Парижа в Бордо, здесь было надежнее всего. Если сегодня берега обеих рек перестали быть строго сословными, то люди остаются разными: парижане - снобы, страдающие фобиями и депрессиями, у них нежная психика и синдром хронической усталости. Бордосцы - крепыши, подобно МММ, они и сегодня живо интересуются другими, любят путешествовать, расположены к иностранцам. Цветных, правда, в отличие от Парижа, там не встретишь (не потому ли МММ так яростно защищали их, что они были далеко), но англичан становится всё больше, и молодежь из России тоже стала оседать в этих экологически чистых краях. В Бордо даже транспорт решили сделать экологически безвредным: перерыли весь город, чтоб проложить по нему трамвайные пути и отменить автобусы. Для метро почва не подходит.
Итак, в поместье Малагар, где теперь дом-музей Мориака (внуки
подарили имение государству) и зал, где мне довелось выступать, я думала о буквах и цифрах. Наше МММ - это мельница глупости, кучка мерзавцев, посмеявшаяся над толпой наивных и доверчивых людей. И подумалось, что если провести в России опрос, считают ли россияне свою жизнь удавшейся, результат случился бы почти обратный французскому, а коли спросить про других, то жулик Мавроди занял бы неплохое место среди "удачников": ведь как всех обманул, сколько денег украл, а наказания не понес - многие бы не отказались побыть на его месте. Солнцу русской поэзии, конечно, светило бы более высокое место, но французы отписали своему Пушкину (каким является для Франции Рембо) всего три процента: умер молодым, в 37 лет, жизнь вел безалаберную, можно только посочувствовать.

Косвенно это говорит и о месте литературы в сегодняшней жизни: благополучный долгожитель Мориак и вовсе не попал в рейтинг. Не потому ли другой долгожитель, Пикассо, получил неплохую оценку, что стал брэндом: о нем то и дело напоминают миллионы долларов, за которые его картины продаются на аукционах, и духи внучки Памелы Пикассо. Самое же удивительное - мать Тереза. Французы отнюдь не стремятся ей подражать, это почитание вчуже: каким должен быть современный человек, чтобы апокалипсис миновал. Богобоязненным, милосердным, добрым, отрешенным от сиюминутных интересов. В России же, думаю, первое место занял бы Путин, второе - Ленин, третье - Пушкин, дальше - грозные военачальники и богачи. Хорошо бы провести такой опрос, он показателен.
И вот еще о чем я подумала: виноградники Бордо и леса Ланд, некогда специально посаженные, - потому сокровища, что в них вложено много труда и любви, а у нас сокровища валяются под ногами, и нам остается только проматывать и пропивать их. И с patrimoine, национальным наследием, обстоит туго, слишком много раз наши МММ (не мавродиевские, а аналогичные французским) запрещались, превозносились, отвергались, и денег на содержание их имений и поддержание их славы никогда не находилось. Жизнь проносится вихрем, и сиюминутные интересы и выгоды, зло на нескладность жизни и супостатов не оставляют в душе пятачка, на котором можно было бы чтить и возделывать.